Кориото поглядел на меня, прищурившись так, что глаза егопревратились в щелочки, и глубоко затянулся сигаретой.

— Думаешь, когда Селма получит то, что ищет, он приедет сюдаподелиться с тобой? — спросил я. — Думаешь, он полный идиот и останется здесь,на острове, где его каждую минуту может замести полиция? Не будь дураком.

— Что же он собирается делать? — спросил Кориото посленекоторого молчания. Он вроде бы даже и вопросы мне задавать не хотел, однакосовладать со своим любопытством все же не смог.

— Сядет на самолет и улетит на континент, — ответил я. — Унего уже есть билет на сегодня на ночной рейс и на всякий случай заказано местона завтра.

— Самолет на континент?

— Конечно.

— Он сделал заказ?

— Не только заказ, черт побери! У него уже есть билет! Глазаего снова превратились в узенькие щелки. Мицуи что-то протараторила емупо-японски.

— Если не верите мне на слово, — корчась от боли, проговориля, — то можете позвонить в авиакомпанию.

Они снова затрещали по-японски, после чего Мицуи вышла изкомнаты характерной японской птичьей походочкой. Я слышал, как шлепали по полуее сандалии. Потом я услышал звуки крутящегося телефонного диска и вежливыйголосок Мицуи:

— Скажите, пожалуйста, улетает ли сегодня на самолете мистерСидней Селма?.. Он заказал место?.. Уже билет?.. Спасибо, большое спасибо.

Она повесила трубку, и по комнате посыпались дробные звукибыстрого разговора по-японски — тревожные, как цокот кастаньет. Потом яуслышал, как Мицуи подбежала ко мне. Она наклонилась, и через секунду мой ротбыл залеплен широким куском клейкой ленты.

Потом снова разговор по-японски, снова беготня. Наконецгромко хлопнула входная дверь, и с улицы снова донесся звук мотора иотъезжающей машины.

Я попробовал пошевелить запястьями, но они были связанычрезвычайно хитроумно, с истинно японским мастерством — ведь их предкиупражнялись в разных фокусах с веревками на протяжении десяти тысяч лет. Все,что мне удавалось, — это перекатываться с одного бока на другой.

У окна стоял маленький столик, на котором красовалисьрубиновая японская вазочка и резная статуэтка. Мне удалось подсунуть ноги поднижнюю перекладину столика, собраться с силами, приподнять столик и толкнутьего вперед. Столик ударился о стекло, разбил его, вазочка с шумом грохнулась накрыльцо и покатилась. Я еще раз пнул стол ногами, так что остатки стеклаосыпались на пол. Теперь оставалось только ждать.

Долго, казалось, целую вечность, ничего не происходило. Яуже стал соображать, хватит ли у меня сил вытолкнуть в окно весь столик, каквдруг услышал приближающиеся шаги, и какой-то мужчина испуганным голосомспросил:

— Что случилось?

Похоже было, что он бросится наутек при первых признакахопасности. Я замычал заклеенным ртом и еще раз толкнул ногами столик.

Мужчина заглянул в комнату через окно и тут же отскочил. Яслышал, как он сбежал с крыльца, но потом остановился. Шаги опять сталиприближаться — осторожные, нерешительные. В окне вновь появилось бледное лицо.Наконец я услышал, как поворачивается ручка двери, и мужчина вошел в дом.

Видно было, что он перепуган до смерти. Если бы я как-нибудьнеосторожно дернулся, он наверняка убежал бы. Наклонившись надо мной, онзацепил пальцами край клейкой ленты у меня на губах и потянул вверх. Мне показалось,что вместе с лентой он сдерет кожу с моих губ; но вопреки моим опасениям кожаосталась на месте.

— Грабители, — проговорил я. — Развяжите меня! Позовитеполицию!

— Где они? — первым делом спросил он.

— Удрали, — заверил я его; только так его можно былоудержать.

Изрядно повозившись, он наконец развязал мне руки. Я сел,достал перочинный нож, перерезал бинты, стягивавшие ноги, и наконец-то перевелдух. Чувствовал я себя совершенно разбитым.

— Сейчас они ушли, — сказал я отдышавшись, — но скоро должнывернуться. Поэтому они меня так и оставили связанным, чтобы…

Этого уже было достаточно. Он даже не стал дожидатьсяблагодарностей — выскочил из дома, словно выпущенный из катапульты.

Теперь, сказал я себе, в моем распоряжении минут десять, небольше.

Внутри у меня все болело. Каждый шаг вызывал нестерпимуюболь в мышцах. И тем не менее я хорошенько осмотрел дом.

В кухне на гвоздике висели два ключа. Я внимательнорассмотрел их. Это были ключи от разных замков, причем от хороших, дорогих. Ник передней, ни к задней двери дома Мицуи они не подходили. Я спрятал их вкарман.

Больше ничего интересного я не нашел. Я уже направился кдвери, как вдруг услышал шаги на крыльце. Я спрятался за входной дверью и замер.

Дверь с шумом распахнулась, и в дом влетел Сидней Селма.Тупо уставившись на пустую комнату, он замер и оказался в великолепной позиции— лучше не придумаешь.

В свой удар я вложил все силы. Получив ногой в задницу, онрухнул вперед на четвереньки. И тут же я врезал ему в бок.

— Ну, как ощущение? — полюбопытствовал я. Третий удар янанес прямо в грудь.

Он опрокинулся на спину, и на лице его отразилось полнейшееизумление — он словно не верил собственным глазам. Неловко перебирая руками, онпопытался подняться, но я двинул ему в челюсть и вышел.

Теперь я понимал, как легко люди становятся садистами.Последний мой удар был особенно хорош.

Я позвонил в авиакомпанию и отменил свой заказ. Они былитолько рады: несколько человек, записавшихся к ним в лист ожидания, допоследней минуты надеялись получить освободившееся место. Дежурная была самавежливость; она объяснила мне, что свой билет я могу сдать на следующий деньили обменять на другой рейс. Все, что от меня требовалось, — это назвать номербилета. Поскольку я предусмотрительно записал номер к себе в блокнот, это былопроще пареной репы.

С нашим делом надо было что-то решать, и я пошел к БертеКул. Открыв дверь своего номера и едва взглянув на меня, она воскликнула:

— А-а! Заходи, ты как раз вовремя. Хорошенькую кашу тызаварил!

Я вошел в комнату. Стефенсон Бикнел сидел на краешке стула,обхватив руками набалдашник трости, с таким зверским лицом, словно собиралсясожрать на завтрак пару плотницких гвоздей. Я проковылял мимо него к свободномустулу.

— Что это с тобой? — спросила Берта. — Ты еле ноги волочешь,как инвалид. — Последние слова сорвались у нее с языка явно необдуманно, и онапоспешила исправить ошибку. — Ты что, попал в автокатастрофу? — Она с опаскойпокосилась на Бикнела: не воспринял ли он ее предыдущую фразу как оскорбление.